Джулиано Ди Капуа: «Нужно понять, что бы вагина сказала, если бы могла говорить, что бы она надевала, если бы хотела одеться»

Этот полный жизни и энергии человек появился в нашей студии ранним утром. Извинившись за то, что совершенно не говорит по-украински, и не сможет запомнить ни слова, уже через несколько минут Джулиано уверенно и чисто произносил «Доброго ранку» и «До побачення!», смеялся, шутил и отвечал на интересующие слушателей и журналистов вопросы…  

– Джулиано, как обычно начинается ваше утро?
– Утро начинается очень рано. С эспресcо. Утро в Санкт-Петербурге – это адская скука, потому что раньше десяти там не принято звонить людям. Это единственная причина, чтобы переехать в Москву или вернуться домой в Италию, где жизнь начинается в 7-8 утра. Встаешь, и сразу к делу. Газета с бриошем или круассаном – это уже к 10 часам, а с утра надо успеть купить пару килограммов макарон и баранины для тещи. А в Питере адская скука. Вот у вас вроде бы жизнь начинается немножко раньше, чем у нас на севере.

– Кому в первую очередь адресован спектакль «Монологи Вагины», который вы привезли в Харьков?
– Конечно мужчинам. У нас же нет вагины. Нужно понять, что бы она сказала, если бы могла говорить, что бы она надевала, если бы хотела одеться. Понятно, что она принципиально не хочет одеваться, особенно летом. Спектакль адресован всем, но больше всего это касается ханжей и зануд, не чувствующих себя прекрасными и желанными. Тех, кто зря тратит время, выходя из постели, как я, например. В семь утра встал и ушел. Куда пошел, дурак?! Останься в постели – там жена! (смеется). Это адресовано всем, кто не любит жизнь и себя в этой жизни – не видит возможностей даровать друг другу счастье. Это адресовано и жизнелюбам тоже. Так получается, что в театре всегда больше женщин, чем мужчин – это удача, что спектакль им нравится. Для меня очень важно, что приходят мужчины. Меня очень порадовала Москва, где мужчины реагируют почти как в Киеве, очень добродушно, с громким раскатистым смехом. Потому что в Санкт-Петербурге все три года, когда мы регулярно играли этот спектакль, я поражался зажатости и ханжеству моего зрителя-мужчины. Не врубается! Или снобство, или спесь – непонятно! Сидит и смотрит исподлобья!

– А женщины?
– Женщинам всем нравится. Это без вариантов. Мы сделали так, что не может не нравиться. У меня три шикарные девушки, самая взрослая из которых просто корифей санкт-петербургской сцены. Есть на что смотреть, за чем следить и в кого влюбиться.

– Но ведь изначально российская общественность восприняла этот спектакль скептически? 

– Очень скептически. Веселая часть населения, гей- и лесбо-тусовка,сразу клюнула, что на самом деле удивительно, потому что там не о них речь. Но это что-то сходное с их ощущением протеста и бунта, что отчасти правильно. На самом деле, речь идет об освобождении и обретении более нежного отношения к себе и своему телу – маргинальные слои населения всегда автоматически к этому стремятся. Так получается, что они сразу обретают другое отношение к своему телу и другое осознание тела – придают этому большую важность. Да, общество очень насторожено отнеслось к спектаклю, но в Украине все значительно легче. В Киеве у нас постоянные аншлаги, потому что это, очевидно, вызывает не такую реакцию, как в Санкт-Петербурге, где нас даже заставили менять плакат. Официально цензуры нет, мы же живем в самой свободной стране, но рекламщикам очень настоятельно рекомендовали не брать наш плакат – пришлось менять название. В итоге спектакль назывался «Запретные монологи В». Продажи упали сразу на 30 процентов. Вот как получается: все хают, но при этом все ведутся. До этого года авторские права у меня были только на Санкт-Петербург, а сейчас я могу показывать спектакль во всей России. Мы выехали в Москву – там совершенно другая реакция. Я продолжаю с таким усердием продвигать этот спектакль, потому что он не утратил актуальность. Не смотря на то, что текст 96-го года, все звучит так, будто написано сегодня. Я настаиваю на том, чтобы мы осознали, что это не бугорок какой-то постыдный, унылый, серый, вонючий, а что это – центр! Центральная чакра – место, откуда мы все родом, где нас зачали в любви, и где зарыты жемчужины и бриллианты. Но это срабатывает только в том случае, если все делать правильно. Понятно, что мой спектакль не пособие, но есть хотя бы пару веселых историй, поняв которые можно сделать очень верные выводы. Есть вещи, очень хрупкие, как ракушки. На них нельзя наступать – они ломаются. Это не моралистическая вещь. Может быть, немножко просветительская, но не занудная. Я люблю этот текст еще и потому, что он отлично забавляет. А кто захочет, тот еще что-нибудь вынесет для себя.

– В одном из интервью вы сказали, что боитесь женщин. Почему?
– Может быть, с тех пор я передумал. Я просто перестал видеть женщин – я женат и много работаю. Где они, эти женщины? На какой они планете живут? (смеется). Я сказал это тогда потому, что женщины очень хаотичные существа, а я и сам очень хаотичный и неорганизованный человек. Когда таких людей становится двое – это адская неразбериха.

– Ваша жена Илона тоже воплощение хаоса?
– Была. Но сейчас она взяла нас обоих в свои руки, и стала жестким диктатором и организатором нашей жизни.

– Она ведь талантливая актриса и режиссер. Как живется двум творцам под одной крышей?
– Я ей вставляю палки в колеса, иначе она своим талантом сразу меня затмит. Но в этом нет ничего страшного. Кроме того, что мы режиссеры, мы еще просто талантливые и творчески изобретательные люди. Мы можем ставить друг другу рамки, но они гибкие и развивающиеся – это самое прелестное в театре. Самая большая радость, это то, что ты можешь постоянно что-то менять. В кино, например, снято и все. Стоп! Снято! А в театре ты можешь еще репетировать и идти дальше. Очень хорошо, что мы оба режиссеры и занимаемся делом, которое никогда не останавливается.

– А вам больше нравится играть или режиссировать?
– Мне больше всего нравятся аплодисменты (смеется). Я очень люблю играть. Так получилось, что у меня сейчас осталась одна любимая роль – это Труфальдино. Мы граем в «Театре на Литейном», но что-то у нас все стали рожать… Все сложнее собрать команду. Тем не менее, я люблю играть в театре больше, чем в кино. Не понимаю  этой стихии, где отстрелялся и все. Это как плохой секс – слишком быстро, не все успел сказать, не все успел сыграть, но уже все закончилось.

– Я знаю, что вы ведь строили плавучий театр и даже хотели провести там фестиваль. Чем все закончилось?
– Лучше, конечно, рассказывать про победы, но так получилось, что организация моего музыкально-театрального фестиваля на воде совпала со сменой власти. Были ошибки и у моей администрации, но они не привели бы к отмене этого фестиваля. Фестиваль был госзаказом, и когда чиновники увидели, сколько панков  я хочу собрать в одном месте и поняли, что это не мейнстрим, а скорее, маргинальное искусство с политическими нюансами, то очень испугались. Потому что неизвестно, чего ждать от нового мера, который заявил, что он из казаков и православный. На самом деле комитет культуры меня просто бортанул. После этого там полетели головы – стало понятно, что мэр захотел совершенно другое искусство. Скорее всего, народные танцы и русский дивертисмент.

– Искусство в России так сильно зависит от политики?
– Не то слово. Особенно мое искусство, потому что оно не совсем  мейнстрим, а скорее наоборот. Наш спектакль «Медея», я бы сказал, просто антирежимный.  Нельзя, конечно, высовываться с проектом, который зависит от всех подряд инстанций. Невозможно даже людей подвести близко к берегу, не имея на это разрешения, милиции, пожарных. Я не должен постоянно заниматься разрешениями. Я снимаю театр и понимаю, что пожарная лестница захламлена, что нет правильных дверей. Все помнят ужасную историю с «Хромой Лошадью» (пожар в пермском клубе «Хромая Лошадь», жертвами которого стали более ста человек – Ред.). После этого все службы засуетились. И что?! Ничего не меняется! Все суетятся и на всякий случай все запрещают. Мы очень зависим от линии партии. Не движемся вместе с ней, значит, не играем. В итоге я свой плавучий театр, который должен был быть восьмиметровой сценой над водой, распилил напополам и построил себе дачу. Из-за этого чуть не ушла жена, потому что она не думала, что я дачник. Не нравится ей топор в моей руке! (смеется) Но вроде бы обошлось – она видит, что все красиво получилось, что все будет романтично и хорошо. Это что касается судьбы плавучего театра. Что касается идеи фестиваля на воде, то она не умерла – фестиваль обязательно состоится, в ближайшие годы. Если буду делать не я, то вдохновленные мной люди. Идея лежит на ладони. Просто я, наверное, первый, кто сделал внятную попытку ее воплотить. Скорее всего, я попробую сделать это на Юге – в Неаполе или Марселе.

– Что еще в планах у «Театро Ди Капуа»?

– Недавно я получил английский перевод первого монолога из моего последнего спектакля – панк-оперы «Медея». Я хочу везти этот спектакль на фестиваль в Эдинбург. Время поджимает, а моя актриса не говорит ни слова по-английски. Я решил, что она это все выучит, а заодно и заговорит. А совсем скоро в Питере состоится премьера облегченного варианта «Медеи».